Паутина [ Авт. сборник] - Джон Уиндем

— Читать! — внезапно воскликнула Хейзел со злорадством в голосе. — Может, ты еще скажешь, что умеешь и писать?!

— А почему бы и нет? — возразила я.

Они все внимательно следили за мной, время от времени обмениваясь многозначительными взглядами.

— Да что же в этом плохого? — спросила я раздраженно. — Разве здесь предполагается, что женщине не положено уметь читать и писать?

— Оркис, дорогая, — сказала та, что была более других расположена ко мне, — может быть, тебе следует посоветоваться с врачом?

— Нет, — отрезала я. — Я совершенно здорова. Просто я пытаюсь понять, что тут происходит. Я прошу дать мне что-нибудь почитать, а вы все смотрите на меня, как на сумасшедшую. В чем дело?

После неловкой паузы та же женщина проговорила, словно копируя медсестру:

— Послушай, Оркис, постарайся взять себя в руки. Ну на что мамаше умение читать и писать? Разве от этого у нее станут рождаться более здоровые дети?

— В мире существуют и другие интересы, кроме производства потомства, — заявила я.

Если раньше мои слова вызывали у женщин лишь удивление, то теперь они были просто потрясены. Даже Хейзел не нашлась, что сказать. Их идиотское изумление вывело меня из себя, и на какое-то время я перестала смотреть на все, как бы со стороны.

— Да черт возьми! — воскликнула я. — Что это за чушь? «Мамаша Оркис, мамаша Оркис» — что это значит, наконец? Где я нахожусь? В сумасшедшем доме, что ли?

Я со злостью взирала на них, ненавидя их всех и подозревая, что они находятся в каком-то издевательском сговоре против меня. Не знаю почему, но в глубине души я была твердо убеждена, что, кем бы я ни была на самом деле, в любом случае я не была матерью. Я высказала это своим соседкам по палате и, сама не знаю почему, вдруг разрыдалась.

Вытирая слезы рукавом, я заметила, что четверо из них смотрят на меня с нескрываемым сочувствием. Кроме Хейзел.

— Я же говорила, что она какая-то странная! — сказала она, торжествующе глядя на остальных. — У — нее не все дома, вот и все.

Та женщина, которая относилась ко мне с большим участием, чем остальные, снова попыталась меня вразумить.

— Но Оркис, дорогая, конечно же, ты мамаша! Ты мамаша класса А, и у тебя было четверо родов, включая последние. Ты родила двенадцать превосходных младенцев — ну, как же ты могли об этом забыть!

Я снова начала плакать. У меня появилось ощущение, будто что-то пытается пробиться сквозь пробел в моей памяти, но я не могла определить, что именно, и от этого почувствовала себя ужасно несчастной.

— О, как это все жестоко! — причитала я сквозь слезы. — Почему это не пройдет и не оставит меня в покое? Должно быть, это какая-то злая шутка, но я не понимаю ее. Что же случилось со мной?

Некоторое время я лежала с закрытыми глазами, собрав всю свою волю, чтобы рассеять галлюцинацию. Но она не исчезла. Когда я открыла глаза, они все еще лежат там, уставившись на меня широко открытыми глазами, словно красивые глупые куклы.

— Я не могу больше здесь находиться, я должна уйти, — сказала я, с огромным трудом приняв сидячее положение. Затем я попробовала спустить ноги с кушетки, но они запутались в атласном одеяле, а мои руки не дотягивались до них. Это действительно было похоже на кошмарный сон.

— Помогите! Помогите же мне! — молила я. — Доналд, дорогой, пожалуйста, помоги мне!

И внезапно слово «Доналд» как бы освободило какую-то пружинку у меня в мозгу. Завеса над моей памятью приподнялась, правда, еще не полностью, но вполне достаточно для того, чтобы я наконец осознала, кто я на самом деле.

Я взглянула на остальных — они все еще обескураженно глазели на меня. Я больше не пыталась подняться, а откинулась на подушку и сказала:

— Хватит меня дурачить — теперь я знаю, кто я.

— Но мамаша Оркис… — начала было одна.

— Довольно, — оборвала я ее. От жалости к себе я вдруг перешла к какой-то мазохистской жестокости.

— Никакая я не мамаша, — резко сказала я, — я просто женщина, у которой недолгое время был муж и которая надеялась — только надеялась, иметь от него детей.

Последовала пауза — довольно странная пауза, как будто то, что я только что сказала, не произвело на них ровно никакого впечатления.

Наконец та, что была подружелюбней, нарушила молчание и, слегка наморщив лобик, робко спросила:

— А что такое «муж»?

Я перевела взгляд с одной из них на другую, но ни на одном лице не заметила и следов понимания. Скорее там можно было обнаружить чисто детское любопытство. Я почувствовала себя на грани истерики, но тут же решительно взяла себя в руки. Ну что ж, подумала я, если галлюцинация не покидает меня, я буду играть в эту игру по ее же правилам, и посмотрим, что из этого выйдет…

Очень серьезно, но в простейших выражениях, я начала объяснять:

— Муж — это мужчина, с которым женщина сходится…

Однако моя просветительская деятельность не имела успеха. Прослушав несколько фраз, одна из женщин задала вопрос, который, видимо, требовал немедленного разъяснения:

— А что такое «мужчина»? — смущенно спросила она.

Пришлось объяснить и это.

После моей лекции в палате воцарилось враждебное молчание. Мне же до этого не было ровно никакого дела — мой мозг был слишком занят попыткой прорваться дальше сквозь пелену забвения, но за пределы определенной преграды дело не шло.

Все же, я теперь точно знала, что меня зовут Джейн. Раньше я была Джейн Соммерс, но после того, как вышла замуж за Доналда, стала Джейн Уотерлей. Мне было двадцать четыре года, когда мы поженились, и двадцать пять, когда Доналд погиб. На этом мои воспоминания заканчивались. Однако я хорошо помнила все, что было до того. Я помнила моих родителей, друзей, школу, обучение в медицинском институте и работу во Врейчестерской больнице. Я хорошо помнила, как увидела Доналда в первый раз, когда его однажды вечером привезли в больницу с поломанной ногой…

Я даже могла теперь восстановить в памяти, какое лицо должна была бы увидеть в зеркале, — совсем не похожее на то, что я видела в трюмо, висевшем в коридоре, а более вытянутое, слегка загорелое, с маленьким аккуратным ртом, обрамленное естественно вьющимися каштановыми волосами; глаза должны были быть широко расставлены и несколько серьезны. Вспомнила я и свое тело — стройное, с длинными ногами и маленькими упругими грудями. Хорошее тело, на которое я раньше не очень-то обращала внимание, пока Доналд не научил меня гордиться им…

Я посмотрела на отвратительную гору, прикрытую атласным одеялом, которая теперь была моим телом, и содрогнулась. Мне хотелось, чтобы Доналд утешил меня, любил меня и уверил бы меня, что все это лишь сон, который обязательно кончится. В то же время я была в ужасе от мысли, что он может увидеть меня такой толстой и неуклюжей. Но тут я вспомнила, что он уже никогда, никогда больше не увидит меня, и слезы вновь покатились по моим щекам.